Один день прошел у меня так, как дети думают, что будто бы должны проходить все дни – в интересных играх. Всего один день я жил так, как хотелось бы жить подростку – жизнью, наполненной простым и очевидным смыслом. День всего лишь был у меня таким, какими взрослый мужчина хочет видеть свои дни – работаешь с утра до вечера, мастеришь что-нибудь такое, чего никто, кроме тебя, не умеет мастерить. Всего один день, но этого достаточно: достаточно просто знать, что такие дни бывают.
Мы снимали рекламные ролики для фонда Чулпан Хаматовой "Подари жизнь". Рекламные ролики, посвященные совсем незначительному событию – "Играм победителей", любительским состязаниям, веселым стартам, которые имеют пройти на стадионе Локомотив в июне. Состязания, в которых будут принимать участие дети, перенесшие онкологические заболевания, выжившие, выздоровевшие.
Никто, разумеется, на эти состязания не придет, каких бы мы ни наснимали роликов. Никто не придет поболеть за переболевших раком спортсменов, кроме родителей их и друзей. Мы и не ставили перед собой цели набить ревущими от восторга зрителями полный стадион. Мы снимали ролики про другое: про то, что рак излечим, про то, что дети могут победить эту болезнь, и про то, что взрослые могут помочь им. Сколько-то десятков раз по центральным телеканалам прокатают наши тридцатисекундные видеозарисовки про то, как больной ребенок встает с кровати своей или из инвалидного кресла, как снимает с лица защитную белую маску и как бежит по футбольному полю с мячом, или по тартановой дорожке, или выходит на ярко освещенную сцену к шахматному столу.
Съемочная группа состояла человек из двадцати, включая всяческих техников, осветителей, гримеров. Никто не совершал никакого подвига, просто работа, хорошая, как всегда. Но столько раз, сколько покажут по телевизору наши ролики, мы, двадцать, обратимся к миллионам с посланием о том, что для больных детей есть надежда и что детям можно помочь – вот вам простой и очевидный смысл этого счастливого дня.
Никто, разумеется, не получал гонораров за эту работу: ни дорогой режиссер Андро Окромчедлишвили, ни дорогой оператор Андрей Макаров, ни продакшн-компания, надававшая нам в бесплатную аренду столько дорогой техники, что если бы снималась реклама зубной пасты или собачьей еды, бюджет получился бы в пару сотен тысяч долларов. Никто не получал денег, но все в один голос говорили, что давно уже работа не доставляла такого удовольствия. Разумеется, так не может быть всегда. Разумеется, эти люди не могут всегда работать бесплатно, но достаточно одного-двух съемочных дней, чтобы помнить – да, такое бывает, ты можешь быть счастлив, делая свою работу.
Знаете, профессионал за работой – это особое зрелище. Можно часами следить, как режиссер объясняет больной девочке-актрисе, откуда должна влететь в кадр ее рука, и куда девочке следует повернуть голову, и когда улыбнуться. Режиссер говорит: "Послушай, дети из кастинга никогда не смогли бы работать на площадке так. Наши дети, – он уже называет детей больных раком крови нашими. – Наши дети, они привыкли терпеть и не капризничают даже на десятом дубле".
За-во-ра-жи-ва-ет смотреть, как оператор ставит свет, как мрачный холл Российской детской клинической больницы превращается вдруг в залитое солнцем беззаботное, счастливое, счастливое пространство. "Андрей, как ты это делаешь?" "Выше прибор, выше! Вот здесь мне нужен прибор!" – говорит оператор своему кей-грипу, имея в виду, что лампа должна зависнуть в воздухе над актрисой-девочкой. И через минуту лампа ровно там и висит.
За-во-ра-жи-ва-ет смотреть, как с третьего дубля оператор ловит-таки длиннофокусной оптикой ("Сейчас! Сейчас поймаем!") глаза мальчика, встающего из инвалидного кресла. Какие глаза!
Это была блестящая работа, тонкая, мастерская, замешанная на чудесных тайнах времени и пространства, движения света, выразительности актера, бог знает еще чего…
Впервые за долгое время тайны эти и мастерство были применены не для того, чтобы продать банку того или иного лимонада, не для того, чтобы объяснить людям, отчего следует кормить собаку той или иною прессованной костной мукой…
Впервые за долгое время… Ну, вы понимаете – про надежду, про солидарность, про жизнь, про преодоление смерти.
Мы снимали рекламные ролики для фонда Чулпан Хаматовой "Подари жизнь". Рекламные ролики, посвященные совсем незначительному событию – "Играм победителей", любительским состязаниям, веселым стартам, которые имеют пройти на стадионе Локомотив в июне. Состязания, в которых будут принимать участие дети, перенесшие онкологические заболевания, выжившие, выздоровевшие.
Никто, разумеется, на эти состязания не придет, каких бы мы ни наснимали роликов. Никто не придет поболеть за переболевших раком спортсменов, кроме родителей их и друзей. Мы и не ставили перед собой цели набить ревущими от восторга зрителями полный стадион. Мы снимали ролики про другое: про то, что рак излечим, про то, что дети могут победить эту болезнь, и про то, что взрослые могут помочь им. Сколько-то десятков раз по центральным телеканалам прокатают наши тридцатисекундные видеозарисовки про то, как больной ребенок встает с кровати своей или из инвалидного кресла, как снимает с лица защитную белую маску и как бежит по футбольному полю с мячом, или по тартановой дорожке, или выходит на ярко освещенную сцену к шахматному столу.
Съемочная группа состояла человек из двадцати, включая всяческих техников, осветителей, гримеров. Никто не совершал никакого подвига, просто работа, хорошая, как всегда. Но столько раз, сколько покажут по телевизору наши ролики, мы, двадцать, обратимся к миллионам с посланием о том, что для больных детей есть надежда и что детям можно помочь – вот вам простой и очевидный смысл этого счастливого дня.
Никто, разумеется, не получал гонораров за эту работу: ни дорогой режиссер Андро Окромчедлишвили, ни дорогой оператор Андрей Макаров, ни продакшн-компания, надававшая нам в бесплатную аренду столько дорогой техники, что если бы снималась реклама зубной пасты или собачьей еды, бюджет получился бы в пару сотен тысяч долларов. Никто не получал денег, но все в один голос говорили, что давно уже работа не доставляла такого удовольствия. Разумеется, так не может быть всегда. Разумеется, эти люди не могут всегда работать бесплатно, но достаточно одного-двух съемочных дней, чтобы помнить – да, такое бывает, ты можешь быть счастлив, делая свою работу.
Знаете, профессионал за работой – это особое зрелище. Можно часами следить, как режиссер объясняет больной девочке-актрисе, откуда должна влететь в кадр ее рука, и куда девочке следует повернуть голову, и когда улыбнуться. Режиссер говорит: "Послушай, дети из кастинга никогда не смогли бы работать на площадке так. Наши дети, – он уже называет детей больных раком крови нашими. – Наши дети, они привыкли терпеть и не капризничают даже на десятом дубле".
За-во-ра-жи-ва-ет смотреть, как оператор ставит свет, как мрачный холл Российской детской клинической больницы превращается вдруг в залитое солнцем беззаботное, счастливое, счастливое пространство. "Андрей, как ты это делаешь?" "Выше прибор, выше! Вот здесь мне нужен прибор!" – говорит оператор своему кей-грипу, имея в виду, что лампа должна зависнуть в воздухе над актрисой-девочкой. И через минуту лампа ровно там и висит.
За-во-ра-жи-ва-ет смотреть, как с третьего дубля оператор ловит-таки длиннофокусной оптикой ("Сейчас! Сейчас поймаем!") глаза мальчика, встающего из инвалидного кресла. Какие глаза!
Это была блестящая работа, тонкая, мастерская, замешанная на чудесных тайнах времени и пространства, движения света, выразительности актера, бог знает еще чего…
Впервые за долгое время тайны эти и мастерство были применены не для того, чтобы продать банку того или иного лимонада, не для того, чтобы объяснить людям, отчего следует кормить собаку той или иною прессованной костной мукой…
Впервые за долгое время… Ну, вы понимаете – про надежду, про солидарность, про жизнь, про преодоление смерти.
